Я вернулся к людям, чьи судьбы исковерканы десятилетиями лишений – Второй мировой войной, оккупацией, коммунизмом. Я понял, что жить с этими людьми – с одной стороны, сочувствуя, а с другой, опасаясь их, – не так просто.
Впервые я услышал в Черновцах о Праге от австрийских евреев, перживших Холокост и ГУЛАГ. В городе их оставалось немного, просто горстка. Они донашивали довоенное тряпьё, но всё равно были самыми элегантными, самыми изысканными горожанами. Они-то и рассказывали мне, как в начале тридцатых ночным поездом ездили на театральные премьеры в Вену и на концерты классической музыки в Прагу. Так что Прага с самого начала ассоциировалась для меня с музыкой.
Впервые я попал в Прагу сразу после «бархатной революции», в 1990 году. Наш роман начался сразу - я влюбился в город, хотя бытовых оснований к тому не было. Сначала нас с женой из-за наших британских паспортов сняли с ночного поезда на границе, потому что у Британии не было тогда соглашения с Чехией. Нас отвезли на какой-то другой пограничный участок, где мы должны были переночевать и оформить визы. Потом, оформив визу, мы поехали в Прагу, но вновь получилась путаница, мы вышли в Брно и увидели город словно в первый день после войны - город, который кто-то долго пытал, корёжил, калечил. Поэтому не могу сказать, что в первый раз было, что называется, «добро пожаловать».
До Праги-таки добрались, и началась любовь, но не сказать, чтобы взаимная. В первые дни я встретился там с другом, моим бывшим коллегой по Би-би-си Эгоном, впоследствии вице-премьер-министром Чехии. В начале восьмидесятых он работал в словацкой службе, а я в русской. Мы, как диссиденты, первым делом отправились в диссидентское кафе «Славия». Сели за столик. Мой друг - полиглот, мы болтали по-русски, и потому официанты нас игнорировали. Эгон подозвал официанта и сказал: «Вы не хотите нас обслуживать, потому что мы говорим по-русски? Но этот джентльмен - он показал на меня - политэмигрант, диссидент, и вы могли бы сделать снисхождение нам». Ну тогда нам, наконец-то, принесли пиво. В тот же визит, влюбившись в этот город, я «заболел» мечтой - вернуться в Прагу, пожить в ней, поработать. Увы, эта мечта осуществилась. Почему «увы»? Потому что в первый раз я увидел город глазами туриста и книгочея. Когда-то алхимики, астрологи, оккультисты, жившие в Праге в конце XVI - начале XVII веков во времена гениального императора Рудольфа II, воспринимали Прагу, как таинственный текст, в котором можно найти разгадку жизни. Этот текст следовало читать глазами и ногами. Для них улицы, дома, площади были словами, главами книги, паролями, благодаря которым можно было найти философский камень, эликсир жизни. (Подробно об этом можно прочесть в книге Питера Маршалла «The Theatre of the World. Alchemy, Astrology and Magic in Renaissance Prague».) Я в тот первый приезд тоже читал Прагу взахлеб. Никогда прежде я не встречал такой концентрации урбанистической красоты. Это была магия.
А потом... Я работаю на радио «Свободная Европа/Свобода» и, как маркитантка, еду туда, куда едет радио. Вот нас бросают в Прагу - и матушка Кураж отправляется туда же. Но когда я понял, что Прага для меня - это место проживания, а не просто какой-то изумительный туристический город, то стало ясно, что жизнь здесь очень жесткая. Получилось, что я вернулся к людям, чьи судьбы исковерканы десятилетиями лишений - Второй мировой войной, оккупацией, коммунизмом. Я понял, что жить с этими людьми - с одной стороны, сочувствуя, а с другой, опасаясь их, - не так просто. К тому времени я прожил почти 20 лет в Англии и Германии и отчасти утратил инстинкты выживания. Но оказалось, что все мои советские навыки, которые выработались в условиях, когда тебя обманывают, обжуливают, грубят, угрожают, унижают, - во мне живы. Тем не менее я уже 13 с лишним лет живу в Праге. Мой роман с городом продолжается. А вот романа с людьми не получилось.
Странным образом я не чувствую себя здесь чужаком. Детство и юность я провел в Черновцах. Помню, когда я поступил в Черновицкий университет, то в роскошном саду университета, бывшей резиденции митрополита, увидел бюст архитектора Йозефа Главки, построившего этот комплекс. Сначала я вообще ополоумел, не поверил своим глазам, решив, что это Кафка или его герой Йозеф К. Главка был одним из крупнейших архитекторов Австро-Венгерской империи второй половины ХІХ века. Он много и продуктивно работал в Праге. А первая улица, на которой я поселился в Праге, называлась Шопенова, в районе Винограды. И рядом с моим домом было несколько корпусов Пражского университета, как раз построенных Главкой. Получилось, что у меня - чего не было в Мюнхене - появилась какая-то другая мотивация, кроме работы: я вернулся на родину. А с родиной у нормального человека сложные отношения - отталкивания и притяжения. И чем дольше я жил в Праге, тем ясней понимал, - как раз я, приезжий с черновицкими корнями, - и есть пражанин. А большая часть населения Праги, кажется, не имеет отношения к своему городу. И вот это притяжение-отталкивание во мне до сих пор осталось.
Уже тринадцать лет я не перестаю удивляться Праге. Здесь с каждым домом ты можешь разговаривать. Это такие карнизы, балконы, окна, арки!.. Такие курватуры! Остановись и поговори. Я останавливаюсь, замираю и начинаю говорить. Этот бесконечный разговор с городом, его зданиями продолжается до сих пор. Мне есть с кем поговорить. И это достойные собеседники.
Что до стиля жизни, то вынужден признаться в том, что стараюсь жить здесь колониальной жизнью. Это значит, что хожу в места, где приятно, красиво, дорого - иначе я бы здесь не выжил после Мюнхена и Лондона. Откровенно признаюсь в своих буржуазных привязанностях. Мои любимые места - не очень пражские, скорее колониальные. Я помню убогость и мизерность советской жизни, когда очагами цивилизации были гостиницы «Интуриста». Там можно было увидеть виски, коктейли, какую-то подсветку цивилизации. А все свое было таким бедным, жалким. И вот в первые годы в Праге я вдруг оказался втянутым в это неказистое прошлое. Ты идешь в гостиницу «Хилтон», потому что город невзрачный, темный, грязный. Отчасти возвращение в Прагу и было возвращением домой, по Пастернаку - «ты рядом, даль социализма».
Что до излюбленных мест, то я живу в замечательном районе, на улице Катержинской, в кружеве переулков, где не бывает туристов. Это район психиатрических лечебниц. Я чувствую себя в нём очень уютно. Да, на Катержинской не бывает туристов, но хочу уточнить. Обычно туристы раздражают, мешают. А как раз в Праге туристы меня радуют. Они хорошо одеты, они сыты, они совпадают с городом. Потому что город был задуман людьми фантастически богатыми, людьми с буйным воображением, с сильными эротическими инстинктами. Этот город не чешский - надо прямо сказать. Когда-то он был столицей Священной Римской империи. Вот тогда-то его и задумали. Эта проекция империи конца XVI - начала XVII веков не выдохлась до сих пор.
Вот что я заметил: когда в Прагу переезжают жить люди с Востока, - из Украины, России - им все нравится, они потрясены. Когда приезжаешь из Украины, даже из Польши - в Праге ты чувствуешь себя свободным. Но когда приезжаешь с Запада с другим опытом жизни... Я не жалуюсь, я искренне делюсь. Прага пережила колоссальные социальные катаклизмы. Эмиграция десятков тысяч людей - самых инициативных, самых творческих - обескровила город. Люди, уехавшие в 1968-м, замечательно работают во французской, немецкой, американской культурах. И я говорю о драме, о трагедии Праги.
Когда-то Прага была столицей империи. Поэтому думать о ней надо исторически. Конечно, правильно сравнивать Прагу с самыми красивыми итальянскими городами. Но есть разные образы Праги. Три выдающихся немца - Шеллинг, Гете и Шопенгауэр - разными словами утверждали, что архитектура - это застывшая музыка. Я слушаю Прагу постоянно, причем слушаю разные оркестры. Это и классика, и католические песнопения, и протестантские гимны, и православный распев - но не только, иначе получится слишком помпезный образ. Есть еще и арт-нуво - это уже чарльстон, фокстрот, и ты можешь идти по Праге, пританцовывая. А вот советские новостройки - вообще попсня. Лучше бы она не «застывала». Из-за того, что я работаю на радио, - у меня обостренный слух. Я хожу по Праге, словно мимо разных оркестров. Так что черновицкие евреи меня не обманули.
Фото Мілени Фіндайс, www.zeitzug.com
Мне кажется, что культура имеет, пусть опосредованное, отношение к кристаллографии. Я уже упомянул о Священной Римской империи времен Рудольфа II - это был весёлый шабаш мистиков, астрологов, алхимиков. Прага была тогда космополитским центром. Здесь в конце XVI века собралась тогдашняя элита Европы -оккультисты, шарлатаны, дуэлянты, ведьмаки, знахари. Тогда-то и был заложен этот фундамент, тогда-то появились первые кристаллы культуры, которую мы теперь отождествляем с Кафкой или Майринком. Четыре века назад по Праге бродили вещуны в сопровождении карликов, и распускали слухи о том, что еврейские женщины рожают медвежат. Думаю, что эта мифология напрямую связана с превращением Грегора Замзы. Так что Кафка и Майринк родились в Праге 400 лет назад. То, что в начале ХХ века в Праге снова появились гении - это работа космоса: вдох и выдох. Это как в Англии Елизаветинская эпоха - эпоха Шекспира и Джона Донна - потом аукнулась в Эзре Паунде, в Элиоте. Глубокий вдох - а потом мощный выдох. О Кафке, Майринке часто говорят как о сновидцах, их прозу сравнивают со снами. Да, так и есть. Это современные сновидения из эпохи Рудольфа II.
Я встречаюсь в Праге не с людьми, а с облаками, с цитатами, которые плывут по небу... Майринк, его роман «Голем» - это действительно район Юзефов - бывшее еврейское гетто. Если по нему идешь ночью - угадываешь этот роман, видишь привидения и персонажей, встречаешься, говоришь с ними. А вот Кафка - это для меня совершенно другие районы. Есть такой район Жижков. Однажды я очутился там в августе. Была жара, градусов 30, ни души на улице, тротуары - в плевках, блевотине, газетах, шелестящих и буквально дымящихся на солнце. И вот ты идешь по этому Жижкову и понимаешь, какими улицами шел герой «Процесса» на свою казнь. Неромантичная история.
Когда мы приехали в Прагу, моему сына было лет 17. Он познакомился с чешскими мальчишками, и они его водили по своим тайным местам, рассказывали, что в 1968 году, когда приехали танки, то оккупанты ничего не знали про закоулки, ходики, какие-то подъезды, целые кварталы, что якобы была своя тайная жизнь у Праги, недоступная оккупационной администрации. Вот это живая новая мистика города, которая передается из уст в уста, волнует меня. Современному писателю трудно жить в Праге. Потому что ему ничего не оставили. Уже все описано, облизано. Прага - тщательно темперированный клавир в писательском смысле. Но я для себя придумал выход. Я вижу себя в ряду персонажей, а не писателей. Я сижу с пьющими пиво героями Гашека в потных майках, просыпаюсь в компании Грегора Замзы - героя рассказа Кафки «Превращение». Я не писатель, а персонаж. Персонаж книги о Праге. И поделом. Я - автор, придумавший массу персонажей. Я был высокомерен по отношению к ним, и вот теперь должен расплатиться за это - сам стал персонажем в Праге.
P.S. Этот текст - выступление в пражском филиале Гёте-института
Фото зі сайту www.netvestnik.com