«Если бы я стоял перед этой аудиторией, в этом университете в 1807 году, вот этого 14 мая, или 14 мая 1907 года, или вот я стою сегодня 2007 года, опять-таки 14 мая – я думаю, что внутри меня были бы абсолютно те же ощущения.
Ощущения глубокой тревоги за то, что происходит вокруг меня. Ощущения большой неопределенности и ощущения того, что я являюсь частью большого исторического эксперимента.
Прошлые столетия, вы сами понимаете, какими были, а вот нынешние. Вот во Львове, в городе Львове, с его глубокими историческими традициями, я ощущаю себя в состоянии еще более глубокой нестабильности.
Я живу три слоя исторического эксперимента. Я живу российское измерение, потому что Россия рядом, и это эксперимент. Я живу европейское измерение, потому что это рядом и Европа эксперимент. Я живу в Украине, и положение тоже тревожности, нестабильности, потому что это тоже исторический эксперимент. Европейский исторический эксперимент, к которому тяготеет, по крайней мере, эта часть Украины, он очень глубокий и очень сложный.
Если в нескольких словах, а мы, журналисты, особенно должны понимать контекст, в котором мы работаем, то, что произошло, произошло что-то глубинное, на что мы не можем дать ответы. И с этим надо смириться. По крайней мере, не наше поколение. Может быть, следующее, а может, еще одно. Но ответов ми не дадим. Мы можем только адекватно отражать то, что происходит вокруг нас.
Сегодня не время философов, сегодня время журналистов. В этом я почти убежден. Объясню почему. Потому что завершение холодной войны и в общем-то распад прежнего мира, распад тех координат, к которым мы привыкли, это привело нас к совершенно новой психологической, не только исторической ситуации. Если раньше ми всегда двигались между двумя полюсами и очень хорошо понимали, где плюс, а где минус, и выбирали каждый для себя...
Мы - христианская цивилизация, мы вообще европейская цивилизация
Потому что не все на Западе выбирали Советский Союз как минус, были и те, которые выбирали как плюс и наоборот. Но там все равно, черное и белое было очень определенно. Вот так как только этот мир распался, а он распался гораздо глубже, чем нам пытаются сейчас говорить. Он распался на очень большое количество абсолютно разных единиц. Европа, в общем-то, разошлась с США. НАТО - это чисто оборонительный союз. Он так или иначе защищает суверенитет и не более того. НАТО не есть какой-то клад или источник идей. НАТО - это просто защита, самозащита. А есть Европейский союз, который открыто конкурирует с США и экономически, и по ценностям. Как вы видите, попытка написать единую европейскою конституцию - это очень сложный процесс. Он сложен от преамбулы, где надо говорить - мы кто? Мы - христианская цивилизация, мы вообще европейская цивилизация. Что нас всех вместе связывает? И, как вы помните, даже эта преамбула не объединила Европу. Я уже не говорю о том, что произошло потом во Франции и Голландии. И сейчас все те разговоры и дискуссии, которые происходят вокруг Турции... И в случае решения Европы принять Турцию... Вы представляете себе, насколько меняются ценности Европы, насколько меняется текст ее конституции? Поэтому это глубочайший поиск идентификации самих себя.
Кто есть европеец? Это главный вопрос сегодня. Чем он отличается от других? Мир стал многообразен, где каждый ищет свою идентичность, находя или не находя общий язык. Но что надо и что должно произойти, чтобы мы начали понимать друг друга? В том смысле, что вы можете жить рядом в одном доме, с одним соседом, который вам не нравится, или семьей, которая вам не нравится, но вы должны с ним жить. У вас нет другого выхода. Вот это абсолютно новая ситуация в мире. И те страны, я бы сказал супердержавы, которые с нами находятся и которые на нас влияют. Одна поближе, другая подальше, но влияют очень сильно. Вот эти две большие страны - США и Россия - они еще не совсем это поняли. Они не совсем поняли, что надо понимать других. Они пока видят только себя. И в этом огромная историческая сложность Европы, и в этом огромная историческая сложность Украины, и в этом, я считаю, огромная роль журналистики.
Украина сама проводит совершенно уникальный эксперимент. Мировозренчески мы это ощущаем каждый день, а я это ощущаю каждую пятницу. Мировозренчески Украина в данный момент не объединима. Потому что устремления и чаяния западной части Украины, совершенно несопоставимы с тем, куда устремлены чаяния другой - Восточной Украины. Объединимо ли это в одно, культурно-общественное пространство? Можно ли найти какие-то общие ценности, которые объединят эту Украину? Так же, как можно ли найти общие ценности, которые объединят Турцию и Скандинавию? Можно ли, надо ли? Вот это главный вопрос. И Украина стоит перед тем же вопросом, что и вся Европа - кто есть украинец?
Я более верю в принадлежность к городу, чем в принадлежность к национальному государству
Глядя со стороны и работая в Украине всего лишь два года, я не могу видеть и понимать самых глубинных процессов... Я понимаю, что для меня самое важное сегодня, так как я являюсь частью Европы, то, что я, в первую очередь, европеец... Я гораздо меньше верю в национальное образование. Я давно верю, и это будет звучать, наверное, очень приятно для мера города Львова, в гораздо большее - в принадлежность к городу, чем принадлежность к национальному государству. Потому что город ближе. Он ближе визуально, он ближе даже тактильно, он ближе телесно. Ты его чувствуешь. За город ты готов отдавать гораздо больше. Поэтому идентичность - я львовянин, я флорентиец, я киевлянин, я москвич или я из Нью-Йорка. Это гораздо легче произнести, чем скажем - я украинец. Легче! Но все равно, так как мы живем в одном большом мире и так как надо считаться с действительностью, мы должны ответить на этот вопрос - кто я, украинец?
В моей работе очень важно находить моменты соприкосновения, строить мосты. Не разъединять людей. Несмотря на то, что программа, которую я веду - «Свобода слова», она построена, в общем-то, на конфликтах, если нет конфликта, я от темы отказываюсь. Но в данном конфликте, когда он есть и когда он оголен, в этот момент надо начинать строить мосты. И вот в попытках строительства этих мостов ми пытаемся понять, я надеюсь, все ми стараемся понять, что сегодня есть Украина, куда она идет, и кто есть украинец?
Я абсолютно в этом смысле убежден, что журналистика может играть ту объединяющую роль. Может это звучит идеалистически, но именно потому, что это не время философов, потому что философам надо будет осмыслить то, что сегодня происходит, историкам надо будет понять когда-нибудь, что произошло? Я думаю, что человек, который будет здесь стоять 14 мая 2107 года, может этот человек сможет осмыслить то, что произошло с нами. Но сейчас это можно только отражать и только попытаться строить мосты между разными семьями, живущими в одном здании, а ми все живем в одном здании, очень хрупком, между прочим.
Свобода может быть только ограничена?
Я думаю, что идея свободы, свободы в широком смысле. Я специально, думая об этой лекции, думая, что я скажу, искал то, как разные люди в разные эпохи формулировали - что такое свобода. Потому что все пытались это сделать. Я вам некоторые вещи зачитаю, немного сумбурно, поскольку это разные эпохи, чтобы было понятно, как человечество двигалось к осознанию, что такое свобода. Зачем это нужно и нужно ли это вообще, и может ли это быть? Есть ли что-то такое, как абсолютная свобода или свобода может быть только ограничена?
Вот одно высказывание: «Свобода - это крепкое вино, расстраивающее слабые мозги. Только долгая привычка постепенно приучает к сильным его дозам». Это старинное изречение, можно сказать древнегреческое. Вот мы смотрим - это правда или это неправда. Какие у нас мозги - слабые сейчас? У нас слабые мозги, потому что мы в Украине, 15 лет как вы держава, государство. В каких дозах можно эту свободу давать? Или это совершенно неправильно и мы живем в совершенно другой эпохе, где свободу дозировать больше нельзя, где только сильные мозги готовы переварить большое количество крепкого вина - свободы? Вопрос! Я склонен ответить, что сегодня свободу дозировать нельзя, и, может быть, скажу даже, увы.
Дальше. «Власть - это долг, свобода - ответственность». Это уже 18 век. Уже тогда было понятно, что свобода сама по себе, в общем, не дает абсолютно никаких гарантий на то, что общество будет конкурентоспособным. И это, наверное, ключевое слово.
Потому что в исторический момент мы поняли, что общество должно быть конкурентоспособным и, что гораздо более важно, что в мозгах людей, особенно молодых, и мозги важнее любой материальной ценности, вот эти общества стали выживать и прогрессировать.
«Кто говорит свободно - тот не требует свободы слова». С этим я не сильно согласен, но это тоже ход европейской мысли. Это скорее Вольтеровская постановка - говорить свободно, мыслить свободно, быть свободным.
Дальше Альберт Камю: «Свободен тот, кто может не лгать». Это совершенно сегодняшнее, имеющее отношение к сегодняшнему миру. Ложь очевидна только в эпоху массовых коммуникаций. Ложь в 18-19, начале 19 века, начале 20 века, она не была настолько очевидна людям, потому что они лгали только в кулуарах. Договаривались они в кулуарах, до человечества доходили только результаты, это, в основном, были войны. Мы не были свидетелями лжи. Сейчас мы являемся свидетелями лжи. Мы можем ее почувствовать, ее оценить и, в конце концов, с ней не согласиться.
Дальше. Джордж Бернард Шоу: «Свобода - это ответственность, вот почему все ее так боятся». Совершенно верно. Как только человек начинает обладать неким количеством власти, в этот момент он начинает ограничивать свободу вокруг себя. Почему? Он боится собственной ответственности, больше ничего. Нет других ответов. И это опять имеет отношение к нам сегодня.
Мы уже общество услуг, общество высоких технологий
«Свобода - это осознанная необходимость». И подумайте, кто это сказал? Карл Маркс. Это очень, очень глубокое понимание. Карл Маркс, я не еретик, Карл Маркс очень глубоко понимал те процессы, которые происходили в современном обществе, а он как раз аналитик индустриализации, то есть современного общества. Современного. Ми уже на шаг вперед. Мы уже общество услуг, общество высоких технологий. Но он был свидетелем такой же революции в развитии общества, вот такой же, как сейчас. То, что большевики изнасиловали учение Карла Маркса, - это другая история. Но Карл Маркс как философ, как ученый, это человек, которого стоит читать и на которого стоит обращать внимание. Он написал умнейшие вещи, глубочайшие вещи.
«Никто не может быть совершенно свободен, пока все не свободны», - это Герберт Спенсер.
«О свободе слова надо судить по степени свободы самых низших». Это сказал основатель современного Пакистана. Вот последнее явно американцы не читали. И это одна большая проблема. Я бы даже не хотел выходить за рамки того, что мы сейчас обсуждаем, потому что наши взаимоотношения через Америку с исламским миром или через Россию, это совершенно особая и отдельная история. Я о том, может ли наша профессия, она является той профессией, которая быстрей других может предложить новые лица, порядочные лица. Я понимаю, что в политике должно пройти больше времени, я понимаю, что пока придет к власти поколение тридцатилетних сегодняшних, понадобится, не знаю, сколько даже парламентских и президентских выборов. Но время понадобится. Наша профессия позволяет двигаться немножко быстрее, она адаптируется к новым условиям немного быстрее, чем политический мир. Мы можем показывать новые лица, новую действительность, мы можем показывать новые изображения, мы можем иначе посмотреть на то, как мы живем, и как мы будем жить. Мы можем призвать людей, которых мы выбираем и которые потом нами руководят, понять, что в этом общем доме, в котором мы живем, и который может с минуты на минуту упасть, надо начинать жить нормально с соседями. В том смысле, что их надо понимать.
Россия всегда себя ведет, как слон в фарфоровой лавке
Я наведу пример, чтобы я не звучал, я как журналист не имею права звучать, как политик, без доказательств. Вот возьмем последний конфликт между Россией и Эстонией. Я считаю, так как Россия всегда себя ведет как слон в фарфоровой лавке, просто всегда, я поэтому даже не оцениваю действия России. Россия сейчас находится в особом положении. Россия тоже ищет себя, провозглашает себя энергетической сверхдержавой. Россия шантажирует мир. Это путь в никуда. Но это России надо понять в первую очередь. Эстонии надо было понять, что у них столько своих проблем. У нее столько внутренних нерешенных вопросов - ни национальных, ни экономических, ни общественных, что, в принципе, есть сегрегация в обществе, где есть люди первого сорта и второго сорта. Что коррупция процветает и что, в общем-то, советские памятники не есть проблемой первой важности. И если ты создаешь проблему памятников и конфликтов с Россией, то, как эстонский журналист, первое, что ты должен сказать твоей власти, что ты скрываешь свои проблемы. Что ты этим пытаешься отвлечь наше внимание. Я хочу сказать, что даже самый маленький должен научиться жить с мощным и сильным соседом. Это все равно улица с двусторонним движением. Это очень важно. Ми, журналисты, в этом смысле можем сыграть важную роль. Мы должны не позволить власть держащим ввязывать нас во всякие конфликты. За которые потом не они, а мы будем отвечать.
Держава не говорит какова реальная, настоящая цель
Я часто задаю себе вопрос, каким образом американская семья сегодня себе объясняет гибель сына в Ираке, за что он там погиб? Мне очень трудно себе это представить. Я просто могу сказать одно. Я знал очень многих вьетнамских ветеранов. Я учился в университете в Монреале, где было 20 тысяч дезертиров вьетнамской войны, потому что университет был сравнительно недорогой и очень высокого уровня. Мой преподаватель физики возглавлял движение дезертиров вьетнамской войны. Я знаю, что люди, которые гибли во Вьетнаме, они все же гибли за какую-то идею. Им ее внушили или они так выросли, но они боролись во Вьетнаме против коммунизма и за свободу. Это со временем стало все труднее и труднее объяснять. И, в конце концов, массовое антивоенное движение и все что происходило в Америке вокруг этого - Вотергейт и Мартин Лютер Кинг - и борьба за гражданские права, вот все это вытащило Америку с этой войны и в итоге вытащило на совершенно другой уровень общественного развития. Америка стала строить профессиональную армию и сегодня эта профессиональная армия не задается вопросом, за кого она умирает. Я считаю, что это очень нездоровая тенденция, что бы мы не говорили, но если мы посмотрим с точки зрения чисто человеческой, чисто гуманистической, это не очень хорошее явление, что люди погибают за державу, и держава никому не обязана сказать, за что они погибают. Такова цель, а держава не говорит какова реальная, настоящая цель.
Что произошло в Советском Союзе, там произошло несколько иначе. Афганская война, наверное, была главным фактором падения Советского Союза. Естественно, были экономические факторы, были национально-освободительные факторы, но я не думаю, что они сыграли такую важную роль. Важную роль в самоощущении империи. Империя была побеждена. Это неважно, что она была побеждена в Афганистане, афганским движением сопротивления, который не был, скажем таким талибским, я знаю, потом что я много времени провел в Афганистане. Она не проиграла потому, что американцы или китайцы давали оружие афганскому сопротивлению, - это смешно. Она проиграла как цивилизация. Вот эта цивилизация, которая строилась 70 с лишним лет, она не состоялась. Так как она не смогла вырваться на какой-то другой уровень развития общества, как США. Потому что США были связаны ценностью свободы в любом случае, что бы мы о них не говорили. Поскольку не было общих ценностей, которые связывали Советский Союз...
Мы сегодня живем в страшную эпоху нестабильности и исторического эксперимента
Я закончу, думая о Саше Кривенко, которого я не знал, но, приехав во Львов, пообщался, пообщался с Орестом, с Вахтангом. Я понял, какую большую роль он сыграл в львовской, украинской журналистике, и вообще в обществе. Я думаю, что именно думая о нем, я могу сказать следующее - хорошо это или плохо, что мы сегодня живем в такую страшную эпоху нестабильности и исторического эксперимента. Вы знаете, что такое нестабильность? Нестабильность - это то состояние, когда ты не можешь прожить ни одного дня, не посмотрев или не послушав новости. Это есть самая реальная нестабильность. Именно потому, что мы так востребованы и именно думая о личности Саши Кривенко, я считаю, что мы сегодня можем предложить обществу что-то немножко отличающее от того, что многие годы предлагают люди, не ощущающее никакого движения вперед, что мир меняется, мы меняемся, и что они должны меняться, что они не могут своими прежними принципами и ощущениями власти и собственности, в общем-то руководить нами и вести нас непонятно куда. Вот все, что я хотел сказать».
«Лекція Свободи» ведучого телепрограми «Свобода слова» Савіка Шустера виголошена вчора, 14 травня, у Львові в Українському Католицькому Університеті на врученні премії імені Олександра Кривенка «За поступ у журналістиці».