Мой сон – Львов

Возвращался меандрами снов – и захотелось пройтись по крошечной улице Сковороды. Был долгожданный вечер, почти безлюдная прохлада, и узенькое мощеное русло ласково впустило меня к себе. Те же двери, те же окна квартиры, где я жил двадцать лет тому назад, даже то же черное керамическое украшение из Гавареччины на подоконнике.

Так странно, так хорошо стало на сердце; пошел дальше, мимо корпусов мединститута, спускаясь к Пекарской, и дальше - к Зеленой, где в снах всегда останавливается четырнадцатый автобус. Голоса телевизоров доносились из отворенных на улицу окон; ароматы домашних блюд и старых вещей, годами устоявшегося быта и уюта, ароматы оседлости и безопасности. В одном из таких отворенных окон сидел лопоухий пес, печально глядя на сумерки, на безлюдную улицу, на проходящего меня и на рыжего кота, что примостился под забором. Непривычно быть сновидением львовского пса! Еще никогда так остро не чувствовал я себя гессевским Степным Волком, как вот здесь, в безмолвии виденья, когда, принюхиваясь к покрученным улицам, возвращался в очередную келью отшельника, в следующее временное убежище реальности, невесомыми ногами минуя очередную станцию на пути старого пилигрима. Остаться бы здесь - и жить в степенном австрийском доме, в тихом, засаженном липами квартале. Жить вместе с приветливой, улыбающейся, милой, молодой женщиной, немного мечтательной, немного легкомысленной, - любимой. Ежедневно ходить на работу, интересную и нужную, преподавать философскую герменевтику, скажем, или издавать и редактировать журнал «Камни», переписываться с читателями и авторами, писать романы и эссе, слагать стихи и песни, все, что придет в голову.

А во Львове много чего приходит в голову, здесь витает почти физически ощутимая аура хорошего умственного труда и уважения к нему, созданная веками размышлений и мечтаний. И некуда больше не торопиться, потому что сам темпоритм этого старинного города способствует замедлению движений и расслабленности, это какое-то непринужденное сецессионное анданте, какое-то непроизвольное почти торжество, к которому подходят Бах и Брейгель, самые любимейшие. Неторопливо перебирал шарики этого неведомо с каких времен ружанця, старательно топтал воображаемую мостовую, хорошо зная, что это невозможно, что этого никогда не будет, никогда, что постоянство и последовательный консерватизм в этом мире возможны только как сны, которые дают возможность жить дальше, но не исполняются. Если бы я и вправду опять поселился здесь, Львов за короткое время  утратил бы свой романтичный флер, созданный беспризорной ностальгией. Начало бы раздражать хроническое отсутствие воды, вонь вспотевших тел в переполненных маршрутках, стихийные базарчики вдоль улиц, где мясо, сыр и овощи лежат просто на земле, где блуждают обкуренные гопники, где попахивает вся эта неизжитая совковость, которой с избытком имею хоть в Киеве, хоть в Чернигове...

Да, и правда, посреди того, что мы считаем действительностью, есть несколько разных Львовов, вынужденных сосуществовать в одном временном пространстве. Есть Львов русифицированный и постсоветский, а есть украинский и националистический. Есть Львов, заселенный вчерашними обитателями близлежащих сел, но есть также Львов старых интеллигентских семей, корни которых уходят еще в австрийские времена. Львов - это буква, которую в каждой из упомянутых и неупомянутых культур и субкультур считывают по-своему, вкладывая противоречивые, часто противоположные значения. Зная о существовании всех этих параллельных Львовов, которые, между тем, время от времени пересекаются в проблематичных, иногда взрывоопасных точках, я в то же время знаю еще одно: у меня есть свой Львов, неприкасаемый для загребущих лап политика, дельца и профана, что, в конечном итоге, одно и то же. Это Львов, в котором в конце 80-х годов прошлого века я делал революцию вместе со своими друзьями - поэтами, музыкантами, художниками, хиппи, кришнаитами и греко-католиками. Львов, в нелегальном самиздате которого печатались мои первые стихотворения и повести. Город, в котором на нас спускали овчарок и били резиновыми палками совєтські милициянты («совєтські», «совєтських» вместо литературного «радянський» здесь и далее - непереводимая издевка автора - от переводчика), представители самого человечного в мире государства, говорили они. Город, где мы впервые исполняли запрещенный гимн Украины со сцены, поднимая такие же запрещенные сине-желтые флаги, где возрождали рождественские вертепы, упорядочивали запущенные стрелецкие могилы и с трепетом записывали на диктофон песни УПА от старых, немощных воинов, которые прошли ад совєтських  концлагерей. Львовская мостовая хорошо помнит шаги десятков тысяч людей, которые 17 сентября 1989 года вышли на улицы, требуя легализации греко-католической церкви - не тогда ли я впервые понял, что это и есть, когда тебя зовет Львов, когда Матрица послушания и страха, заложенная в общество оккупационной властью, дает, наконец, долгожданный сбой.

Конечно, я знаю и то, что потом нас предали. Что политики, вчерашние политические узники, которых Львов не без основания считал героями, прибегли к позорному коллаборантству с коммунистическими правителями, позволив одному из них стать первым президентом Украины, а, следовательно, положить начало порочной и бесперспективной линии последующего движения. Что громадный социальный капитал доверия и солидарности, накопленный львовянами, профукали за считанные годы языкастые нувориши-популисты - и сегодня во Львове никто никому не верит, так же, в конечном итоге, как и во всей Украине. Как и при совєтських временах, кстати.

Все это я знаю. Поэтому моему Львову лучше пока еще оставаться там, где он есть теперь - в символической реальности. Только там его узкие улицы являются священными на прикосновение. Только там появляются прохожие, которых я, к сожалению, больше никогда не встречу в ярком свете бытия Бедно одетые, не подозревающие о существовании мобильных телефонов, КПК и Интернета, они пьют дешевое вино, рассказывая мне стихотворения, которым суждено было стать бессмертными, - но они не знают об этом. Рассказы о реальной Украине вызывают у них саркастическую улыбку. И все-таки, когда я говорю, что никому не верю, потому что в этом мире продались все, они отрицательно качают головами. Они говорят: выросло новое поколение. Выросли те, кто не потерпит измены и унижения. Вспомни, каким непреодолимым казался ненавидимый всеми монстр СССР - а мы же его свалили, потому что были юными и верили, невзирая на отсутствие любых оснований. Эти юные, которые пришли, свалят причудливое сооружение на глиняных ногах, торопливо смастеренное продажными. Есть вещи, которые не продаются. Потому что именно без них жизнь теряет смысл. Душа не продается, Львов не продается, понимаешь?

И раскрывая глаза, возвращаясь к сомнительным, во всяком случае, всегда слишком твердым лакомствам материального быта, я должен считаться со словами, сказанными умершими побратимами из потустороннего мира, должен продолжать попытки совместить заведомо несовмещаемое - сны с реальностью, воспоминания - с мечтами, анархизм - с консерватизмом... Одним словом, попытки создать вечный Львов, принципиально украинский город, не провинциальный галицкий миф, который бойко и похотливо будут браться деконструировать чужаки, а столицу, с которой они вынуждены будут считаться.

Справка ZAXID.NET

Константин Москалец - поэт, прозаик, литературный критик, музыкант.

Родился 23 февраля 1963 года в селе Матеевка около Батурина на Черниговщине. Заочно закончил Литературный институт им. М. Горького в Москве (поэзия, семинар Эдуарда Балашова). Один из основателей бахмачской литературной группы ДАК. Служил в армии, работал на радиозаводе в Чернигове, был участником Львовского театра-студии «Не журись!», выступая, как автор-исполнитель собственных песен. Лауреат первого всеукраинского фестиваля «Красная рута» (1989) в номинации «авторская песня». Автор слов и музыки известной в Украине песни «Она» («Завтра прийде до кімнати...»). Член Национального союза писателей Украины (1992) и Ассоциации украинских писателей (1997). С 1991 г. живет в селе Матеевке в собственноручно построенной Келье Чайной Розы, занимаясь исключительно литературным трудом.

Константин Москалец - автор поэтических книг «Думы» и «Songe du vieil pelerin» («Песня старого пилигрима»), «Ночные пастухи бытия» и «Символ розы», книги прозы «Ранняя осень», философской и литературной эссеистики «Человек на льдине» и «Игра длится», а также книги дневниковых записей «Келья чайной розы».

В 2000 году Виктор Морозов записал диск песен Москальца «Нужно встать и выйти».

Проза Константина Москальца переведена на английский, немецкий и японский языки; на сербский и польский переведены многочисленные стихотворения и эссе.

Лауреат премий им. А.Белецкого (2000), им. В.Стуса (2004), им. В.Свидзинского (2004), им. М.Коцюбинского (2005), им. Г.Сковороды (2006).