Место встречи с историей

Музей Варшавского восстания был открыт в канун 31 июля 2004 года, в 60-ю годовщину Восстания. Его усадьбой стало здание старой трамвайной электростанции на ул. Приокоповой, 28 – одна из немногих уцелевших варшавских достопримечательностей промышленной архитектуры, которая появилась в 1904-1908 гг.

Постоянная экспозиция Музея охватывает 25 тематических разделов, размещенных в трех пространственных уровнях. Экспозиция представляет историю Варшавского восстания в хронологическом и тематическом порядке - от немецкой агрессии и вхождения советов в 1939 году, через оккупацию, подготовку к Восстанию и его ход, освещение международной ситуации в 1944 г. и создания конкурентного очага  коммунистической власти в Люблине, вплоть до рассказа о судьбе повстанцев в ПНР.

В выставочных залах активно используются разные аудиовизуальные и мультимедийные техники, а сам Музей является очагом разнообразных образовательных и культурных проектов (см.: https://www.1944.pl/). И именно этот аспект его деятельности стоит отметить.

Музей - со всеми его проектами и, в частности, «Архивом устной истории» - привлекает прежде всего открытостью. Дело в том, что вопросы, связанные с Варшавским восстанием августа-сентября 1944 года, вызывали и до сих пор вызывают разные реакции в польском обществе. Соответственно, спор о Восстании начался уже в момент, когда оно вспыхнуло. Разные стороны ставили под сомнение как именно решение его начать в тех военных и политических условиях, которые сложились на то время, так и по-всякому оценивали драматичные последствия поражения Восстания.

Именно из-за громадных человеческих потерь (за два месяца - свыше 200 тыс. погибших) и последующих драматических последствиях Восстания спор о нем затрагивал не только военные и политические аспекты, но распространялся на всю польскую традицию и историю, которые рассматривались теперь «через опыт Восстания». В частности, отмечалось влияние романтической традиции, а также значение «экзистенциального», лишенного любой патетики, творчества Джозефа Конрада для формирования поколения молодежи, которое составляло основу Варшавского восстания, и т.п.. (О значении книг Конрада для своего поколения, в частности, вспоминал Юзеф Чапский: «Были они больше, чем художественная литература. Они формировали не только художественное сознание, но совесть и характер читателей».)

Однако подробное рассмотрение разных подходов к Восстанию или обзор публикаций на эту тему оставим историкам. Для меня здесь более важным является отмечание определенных аспектов, прежде всего моральных, которые, мне кажется, ощутимо перекликаются с украинской историей ХХ века. Поэтому польские дискуссии вокруг Варшавского восстания - как события (или феномена), которое  очень существенно просуммировало всю национально-освободительную традицию, а также отразилось на последующем ходе борьбы за независимость в этой стране (что в конечном итоге повлияло на перемены во всей Центрально-Восточной Европе), - по моему убеждению, по основным параметрам достаточно напоминают украинские дебаты вокруг ОУН-УПА (по крайней мере если говорить о «профанном» видении обычной гражданки, а не о рафинированном и дифференцированном подходе специалиста...) Собственно: невзирая на то, что формирования УПА и АК в той последней войне не раз направляли оружие друг на друга, - однако были они созданы в свое время. Думаю, не будет преувеличением сказать, что пафос воинов УПА и воинов АК строился на тех же ценностях: «Воля или смерть» -  в первом случае и «Мы хотели быть свободными и за свободу  благодарить себя» - во втором. (Последняя фраза происходит из выступления на радио делегата правительства РП на Польшу Станислава Янковского. Выступление это прозвучало 1 сентября 1944 года из восставшей Варшавы. В этой формуле полнее всего отображена главная идея Восстания.) И в первом, и во втором случае была заплачена наивысшая цена, которую человек и нация может заплатить, - жизни наилучших, самых честных, самых мужественных. Так же деятельность УПА после официального завершения войны и фактического поражения державосозидающих аспираций, как и подъем Варшавского восстания между двумя тоталитарными гигантами - гитлеризмом и сталинизмом - подвергались и подвергаются обвинению в безголовом романтизме, фанатизме, в нехватке политического реализма и т.п.. Так же в советские времена из ветеранов обеих формаций, с помощью тех же средств и приемов, лепился образ «зверя из схрона» - или же политически неопределившегося «повстанца» активно противопоставляли «безответственному руководству АК, которое приняло решение о начале Восстания» (потому что о какой еще свободе можно было мечтать, кроме ее советского (сталинского) формата, навязываемого всей Европе на длинных полвека?..) Так же в обоих случаях заметны попытки спрятаться от «неудобных» вопросов за державосозидающей патетикой. И как раз этот последний - оборонительный - синдром, приобретенный во времена, когда сама идея действий народа, способного выступить за свою свободу (потому что ни наши хлопцы, ни варшавские повстанцы ни за что не продержались бы столько - каждый в своих условиях и обстоятельствах - без широчайшей помощи гражданского населения), поддавалась девальвации, сомнению, забвению или путем исключения из общественного дискурса этой темы, или путем ее искажения или обрезания на соответствующий идеологический «заказ», - наши соседи, кажется, научились преодолевать быстрее.

Интересным для украинского читателя наверно окажется выведение генезиса последующие, мирных, форм борьбы за независимость как раз из драматического опыта Варшавского восстания. Именно так в некоторых текстах трактовался польский октябрь 1956 года, когда важные изменения были достигнуты без вооруженного выступления. Вторым августом называют появление «Солидарности». В частности, Дариуш Гавин, составитель сборника «Spor о Powstanie. Powstanie Warszawskie w powojennej publicystyce polskiej 1945-1981», который издал Музей Варшавского Восстания в 2004 г., пишет: «Где-то в глубинах общественной памяти и коллективной идентичности происходил удивительный синтез позиции (назовем ее условно романтичной) с такой же условной, под нашу потребность названной, позицией политического реализма. Поэтому возможным оказалось сочетание конрадовской верности и прагматизма (...). Этим удивительным синтезом был движение «Солидарности», которое (...) можно назвать «самоограничительным восстанием», первым бескровным восстанием в истории Польши». И хотя дальше «после победы августа 1980 года наступило поражение декабря 1981-го и военное положение, которое выглядело как возвращение на истоптанные пути польского романтичного фатализма в истории, - однако это поражение оказалось лишь проигранной битвой в войне, которая окончательно завершилась победой 1989 года, так же бескровной» (с. 41). Добавлю: как раз выработка того способа борьбы, который презентовала «Солидарность», сделала возможной перемену всей Центральной и Восточной Европы, что впоследствии очень конкретно повлияло на мою страну, на мое поколение и на меня лично.

Именно поэтому для меня так важен способ,  которым говорится о пути, который для этого нужно было пройти. Именно так: без патетики и излишней риторики. Потому что благодаря этому я могу понять выбор Варшавы 1944 года. Музей Варшавского восстания замечательно этому служит, потому что является структурой, открытой для обществу, а прежде всего для молодежи. Музей стал очагом, где о таком знаковом событии, которым было Восстание, говорят откровенно, не обходя определенных «негероических» аспектов. Имею в виду выпуск на DVD - в рамках проекта «Архив устной истории» - первой подборки свидетельств под названием «Вне борьбы: повседневная жизнь в Варшавском восстании» (2006).

В частности, в эти дни в Варшаве происходят акции в рамках проекта «Прочитать Восстание». В объяснении своей идеи авторы проекта отмечают, что «обычно Варшавское Восстание представлялось как типично польское событие - или как нестерпимая польская мартирология, или как опыт, который в несравненный способ прославляет Польшу перед всеми другими народами. Тем временем в истории Восстания, словно в линзе, загибаются назад все экзистенциальные опыты, которые на протяжении сотен лет описывала и называла философия и литература. Разве опыт свободы, страха, массовых убийств, большой политики и безымянной смерти не был темой произведений Шекспира, Экклезиаста или Софокла?» И дальше: «Может, дискуссию о значении Восстания стоит начать именно с универсализации трагических событий августа-сентября 1944 года, чтобы увидеть их не как типично польское событие, а такое, в котором отображается опыт иудео-христианской Европы свыше двух с половиной тысячелетий» (https://www.culture.pl/pl/culture/artykuly/wy_in_odczytac_powstanie_2008).  

Если же придерживаться заданной в начале этого текста параллели с УПА, то следует признать, что этот украинский опыт ХХ века не слишком присутствует в более широком общественном сознании - невзирая на то, что невозможно переоценить феномен настолько длительного сопротивления тоталитарной системе, за которой стояло целое сверхгосударство. И так есть не только из-за нехватки признания статуса этого формирования во ІІ Мировой войне, но и из-за нехватки «места для встречи» с этим опытом. Именно поэтому Музей освободительных соревнований (который, кажется, вот-вот должен открыться во Львове) я хотела бы видеть построенным не на оборонной стратегии (присутствие которой почувствовалось во время Волынской дискуссии) и не на патетике (потому что самое плохое, что можно сделать для еще присутствующих среди нас воинов УПА - это «забронзоветь» их историю  риторикой государственничества и жертвенности). Я хотела бы, чтобы этот музей стал местом встречи опыта свободы моего поколения с опытом свободы поколения моих дедов, которое пополняло ряды УПА. Я хотела бы, чтобы этот музей учил ответственности за свободу.

И в этом как раз может очень помочь задел польских коллег-историков, которые выработали много разных форм причастности к  истории в нашей повседневности.

P.S. Этот текст писался в Варшаве в декабре 2006 года, когда в польской столице именно отмечалось 25-летие введения военного положения. Когда наши соседи переживали те драматичные события, я была школьницей и, понятно, не могла охватить их важности и значения для нас в - как выяснилось, не такому уж и далеком - будущем. Помню лишь взволнованность и возбуждение своих дядек (которые имели послевоенный «антисоветский» опыт), которые говорили об этом с искренней болью - будто и забыв об определенных семейно-исторических польских «симпатиях» - и вечернюю «ловлю» заглушаемой «враждебной» волны на Wefовском приемнике. Единственное, что до меня несомненно доходило - то, происходит в настоящий момент в Польше, очень важно для нас (иначе взрослые так бы не проникались).

И вот через 25 лет, в эти необычно теплые декабрьские дни, я медленно прохаживалась Замковой площадью, где была развернута выставка Института национальной памяти, посвященная жертвам военного положения. Вся выставка - это стенды с фотографиями тех людей, короткой биографической справкой и сообщением, при каких обстоятельствах погиб. Я останавливалась перед каждым, прочитывала биографию и некоторое время всматривалась в фото, будто пытаясь почувствовать, каким был тот человек из того времени, из тех событий. Между стендами, кроме меня, ходили и другие люди, среди них совсем молодые. Двое таких приблизилось ко мне, остановилось перед одним из стендов - и я услышала, как девушка сказала: «Ему было столько же лет, сколько мне».

Тогда я тоже поймала себя на том, что сравниваю свой возраст с ними. И что ищу среди тех стендов словно себя саму 25 лет назад, вспоминая, как те события откликались у меня дома. И что пытаюсь представить себе, как выглядела эта площадь, на которой сейчас стоят стенды, когда по ней проезжали танки и бронетранспортеры. И что чувствовали люди, которые тогда проходили рядом с ними. И что сейчас эта площадь является территорией НАТО и Европейского Союза. И что состоялось все это при моей жизни.

Собственно, об этом мне идет речь: история должна выйти на улицу и останавливать нас.

Фото с сайта www.1944.pl