Львиная судьба

Ощущение собственного лидерства породило особую львовскую пренебрежительность относительно других городов и регионов СССР, и старое галицкое слово «гонор» пришлось здесь как нельзя кстати.

«У нас начиналось что-то подобное. На то время уже началось. Как всегда, со Львова...»

Тайна: Вместо романа

1

Самоцитирование - ужасно неблагодарное дело: хочешь подмигнуть Любимому Читателю, а провоцируешь Злопыхателя. И вот он уже снова орет - «репетує» (от латинского repetitio): Самоповтоооооорение!

Однако я все-таки осмелился вынести в эпиграф эти два с половиной предложения, с которых и началась эта очередная попытка. Более чем два года тому назад точь-в-точь так мне и сказалось в разговоре из Эгоном Альтом - что все у нас началось со Львова. Я сказал это, особенно над сказанным не задумываясь - почему? И почему я при этом сказал как всегда? Почему со Львова, почему как всегда и почему как всегда со Львова?

И главнее всего «почему». Почему сегодня все это выглядит таким сомнительным и - еще хуже - утраченным?

2

Если историческое время хотя бы незначительной мерой дано нам в ощущениях, то попробуем обосновать ими свои предположения. Одно из них заключается в том, что фактически с момента  основания Львов был призван лидировать. Шла речь прежде всего о лидерстве региональном, но поскольку с течением времен понимания региональности каждый раз изменялось, то и лидерство Львова приобретало каждый раз другие значения. Позднесредневековую  Европу заманчиво представить себе прежде всего как сообщество городов, совмещенных пунктирными линиями купеческих караванов. В этой сети была своя беспрекословная высшая лига с Парижем, Флоренцией, Венецией, Римом, Веной, Прагой, Нюрнбергом или Гамбургом. И была значительно более многочисленная первая лига - ведущие города, которой рьяно боролись за выход в более высокую. Мне кажется, что где-то там, в той первой лиге, но ближе к середине ее турнирной таблицы, стало боролся за себя и Львов - героический, будто ФК «Карпаты» 70-х годов прошлого века.

Львов является одним из тех городов, которые стали собой в результате совместных усилий Востока и Запада. Поэтому пребывание в пределах таких западно-восточных образований, как Речь Посполитая или Австрийская, а потом и Австро-Венгерская империя, не могло объективно (и, что не менее важно, субъективно) не усиливать его лидерства. Жить во Львове, принадлежать к львовскому городскому обществу считалось определенной привилегией судьбы - как в собственных глазах, так и у посторонних. И хоть, согласно Ивану Крипьякевичу дня 14 июля  1826 г. старая  башня ратуши пополудни нарисовалась и в четверть седьмого вечером с большим грохотом завалилась (из чего вытекает неминуемый вывод о хронически унаследованном доныне разгильдяйстве городских коммунальных служб), подавляющее большинство львовского населения не сменило оптимистичное виденье мира на катастрофическое.

3

В советские времена, которые начались известными и весьма радикальными изменениями в составе населения, ощущения львовского лидерства не только никуда не исчезло, но и дополнилось новыми нюансами. Это было связано прежде всего с выразительной - извините на слове - европейскостью города на фоне всех остальных советских городов, то есть его «западной» аурой. Именно Львов, а еще некоторые балтийские города, прежде всего столицы, считались в СССР такими себе кусочками Запада - того же, закрытого и запрещенного, но такого желаемого. То есть Львов оказался своеобразным имплантом  в общем-то чужом теле. И как показало дальнейшее развитие событий, имплантом, достаточно для этого тела вредным. Если не смертоносным. Как, в конечном итоге, и балтийские столицы.              

Существенной компонентой околольвовской мифологии времен СССР было представление об «осином гнезде украинского национализма». Парадоксальным образом оно - невзирая на фактические репрессии, запрещения, выслеживания, вынюхивания и другие меры пресечений - добавляло городу особенный шарм - и не только в глазах рядового киевлянина или одессита, но и, например, москвича. Ведь подпольное сопротивление всегда привлекает, а сопротивление такой системе, как совок - и подавно. Известна же поговорка «Пусть живет советская власть и мы около нее!» - этот чрезвычайно красноречивый концентрат особенного львовского конформизма - еще и добавляла всему местной несколько  карнавальной амбивалентности.

Ощущение собственного лидерства породило особую львовскую пренебрежительность относительно других городов и регионов СССР, и старое галицкое слово «гонор» пришлось здесь как никогда кстати. Львов был ближайшим к Западу, то есть самым счастливым. Во Львове жили самые зажиточные и лучше всех (потому что моднее всех, с балочки) одетые люди. Они жили в самом комфортном несовковом жилье (т.назв. «польских» или «люксе»). Они слушали и коллекционировали наилучшую музыку и свободно смотрели в своих домашних телеприемниках заграничное (польское!) телевидение. Кстати, о телеприемниках, наилучших. Их производили во Львове. Как и наилучший шоколад. Кроме того, во Львове был наилучший кофе, потому что только во Львове понимали в его правильном приготовлении. Оснований для гордости было более чем достаточно. И даже хроническое отсутствие воды в «люксовских» квартирах не могло затмить маленьких радостей жизни в этом истинно европейском  городе. 

4

Именно из него, из ощущения львовской пренебрежительности, выплывал и особенный эффект, присущий Львову советских времен, - «города, закрытого для чужих». В конце 70-х, когда городское общество советского периода уже, что называется, отстоялось, этот эффект воплощал себя в своеобразной внутренней солидарности обитателей Львова независимо от их собственной языково-национальной идентичности. Таких идентичностей было, кстати, в целом две - украинско-советская и русско-советская, и всевозможных конфликтных линий между ними было, ясное дело, более чем достаточно. Но при столкновении с чем-то внешним, нельвовским, они обычно солидаризировались. Я никогда не забуду, как мои русскоязычные львовские товарищи во время студенческой практики в сплошь русскоязычном Киеве 1979 года все как один и фактически не сговариваясь перешли исключительно на украинский, к тому же подчеркнуто безукоризненный и сознательно не лишенный некоторого галицкого налета - и чем публичнее было место, тем громче они на нем разговаривали. Это был манифест: мы - не вы, мы другие, мы западные, мы из Львова. То есть мы лучше. Миф о «осином гнезде национализма» следовало лелеять  разными способами.

5

Именно отсюда и безусловное лидерство Львиного Города в национально-освободительных процессах поздней перестройки - первые инициативы творческой интеллигенции и следом за ними - первые митинги, когда «...на третий раз у власти сыграло очко, сорвало крышу и она применила омон с овчарками. Говорят, будто возникло ужасное месиво - крики, кровь, резиновые палки, заламывание рук. Больше всего перепало старым женщинам, бабушкам, они же во Львове всегда во главе процессов. И процессий». Это опять самоцитирование, извините. И немного дальше: «...омон тогда засветили впервые, никто и никогда перед этим чего-то такого не видел, даже и не слышал о существовании чего-то такого - настоящее гестапо, все по два метра, бритоголовые, в черном, тупые, безжалостные, бьют лежащих, женщин, детей, все на психотропах. Больше всего мучало именно это: кто они такие и откуда взялись на наши головы со своими, курва, палками». То есть даже в этом смысле - применении новые, ранее не виданных силовых подразделений против мирных демонстрантов - Львов оказался лидером. И все - как всегда! - началось с него. 

А еще я никогда не забуду Троицу в июне 89-го и многотысячный поезд львовян с бандеровскими (сегодня они государственные) флагами, который высадился во Франике, экспортируя революцию. И как хрестоматийно усатый дядя в вышиванке, разворачивая флаг над головами перронных разинутых франкивчан гаркнул на них: «Приехали к вам, потому что вы здесь спите!» И все начали ему аплодировать.

6

Но вот она - ирония истории (история иронии?): вместе с получением Украиной независимости и - шире - падением коммунизма и всевозможных центральноевропейских берлинских стен Львов в первый раз (не за все ли время своего существования вообще?) теряет лидерство. Своеобразные констатации этого процесса я пытался делать в «Малой интимной урбанистике» девять лет тому назад. В настоящий момент - определенная реинтерпретация той попытки.

Следовательно, где-то уже с первой половины 90-х годов едва не правилом хорошего тона сделалось утверждение о львовской провинциальности, отсталости, а следовательно и депрессивности. Главной причиной такой деградации считалось (и, наверно, справедливо) переориентирование «элиты», главным образом молодой, на Киев или и на заграницу, что повлекло за собой существенный отток из города личностей. К этому я осмелился бы прибавить еще несколько причин, каждая из которых, безусловно, связана с другими, да еще и таким органичным способом, что их уже можно считать и причинами, и следствиями одновременно

Это, во-первых, чрезвычайно быстрое разочарование украинцев в изменениях, прежде всего в самой независимости, что ударило в первую очередь по ее «авангарду» - то есть неуспешность Львова стала самой чувствительной гранью неуспешности Украины в целом. Добавлю, что по способности разочаровываться и сетовать украинцы вне всяких сомнений принадлежат к мировым лидерам, а в Европе, возможно, является чемпионами.

Во-вторых, это тотальная хаотизация, инфляция и деградация быта, а с ним и быт ранних (да и более поздних) 90-х - конечно, что наиболезненнее она ударила по тем «территориям», которые раньше отмечались большей жизненно-бытовой упорядоченностью и даже комфортностью. У них - и в первую очередь во Львове - упадок воспринимался значительно более чувственно, следовательно, был потерян престиж и имидж «культурного города». Если из города прекратить вывозить мусор, то он очень быстро заполнит головы его обитателей. Эта модель действует, к сожалению, безотказно даже в городах благословенных.

В-третьих, это превращение несколько снобистского «города, закрытого для чужих» на достаточно люмпенское  «город - проходной двор», такую себе перевалку с востока на запад, сплошную забегаловку край большака, наполненную испарениями технического спирта, попсы и немытых тел.

Однако даже в таком, разрушенном, состоянии Львов во многом не переставал быть привлекательным - в нем непрерывно что-то происходило, почти невидимое, потому что катакомбное.  «Он безумно живучий, - писал я о нем в 1999 г., - недаром же он из семьи кошачьих».  

7

Если Львов должен вернуться к себе и очнуться, то он должен опять стать лидером. Не одним из областных центров аморфного государственного образования между Россией и Европой, а чем-то значительно большим. Скажем, ее, Европы, пульсирующим вкраплением, ее имплантом - в этот раз не смертоносным, а животворным. Поэтому то, что для остальной страны и в том числе, а может и прежде всего, для ее столицы является всего лишь чиновнической риторикой, во Львове должно было бы стать практическим действием всех граждан. Я об исключительном значении - гм, пусть так и называется, хоть набило оскомину! - евроинтеграционного проекта. Я за его абсолютизацию. То есть за возвращение к первой лиге.

Я за лелеяние образа (и подобия) самого «западного города» и Города как такового.

Я за то, чтобы максимально открыться Западу и перехватывать его растленные влияния под носом у Киева и других. Это ужасно ответственно - для этого придется решительно согласиться с собственной уникальностью и - пусть Бог милует! - мультикультурностью, а также толерантностью и другими либерастическими заморочками. И, как первая необходимая степень такого европосвящения - честно осознать, признать и искупать исторические грехи и преступления. Это очень болит, но по-другому ничего не выйдет, а кучи мусора так и останутся в головах.

Я за максимальное количество общих проектов, приглашения всевозможных фондов и испытания всех ошеломляющих инициатив. Нужно открыть все врата и раздать ключи от города

Все чрезвычайно просто - необходимо стать чем-то наподобие хорошего примера. Чтобы наконец найти свое право по-львиному гаркнуть на всю эту нацию, сборище
неудачников и нытиков: «Потому что вы здесь спите!»

Справка ZAXID.NET

Юрий Андрухович - поэт, прозаик, эссеист, переводчик.

Родился в 1960 году  в Ивано-Франковске.

В 1985 году вместе с Виктором Небораком и Александром Ирванцом учредил поэтическую группу Бу-Ба-Бу, которая одна из первых начала возрождать в украинской литературе карнавальные и буффонадные традиции.

Автор поэтических книг «Небо и площади», «Середмистя», «Экзотичные птицы и растения», «Песни для мертвого петуха»; романов «Рекреации», «Московиада», «Перверзия», «Двенадцать обручей», «Тайна. Вместо романа»; сборников эссе «Дезориентация на местности», " Центрально-Восточная ревизия», «Дьявол прячется в сыре».

Произведения Андруховича переведены на польский, английский, немецкий, русский, венгерский, финский, шведский языки.